Обсуждение книг / Что вы сейчас читаете

[Carassius]

На сайте опубликована новая рецензия. Предмет внимания - "Призрак на вахте" Владимира Шигина.

Спойлер:

[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться]

[Carassius]

Прочитал "Дарта Плэгаса" Джеймса Лусено.

Скажу откровенно — я ожидал большего. Я ожидал намного большего. Мне эту книгу так расхвалили, что я ожидал чуть ли не шедевр на уровне классики Расширенной вселенной. В самом деле: молодость и становление императора Палпатина, история его учителя — человека (вернее, мууна), фактически создавшего Энакина Скайуокера (спойлер — это не так), предшествующие «Скрытой угрозе» события… Ведь это же одна из самых интригующих, слабо разработанная и потому неимоверно благодатная тема, которой заранее обеспечен жгучий интерес читателей-поклонников ЗВ. Какую историю можно было бы развернуть на этой основе! Как красиво можно было бы её рассказать! Увы, Лусено не справился. И вроде, способности-то у него есть — всё же за плечами вполне достойные «Лабиринт зла» и «Становление Дарта Вейдера». Но в этот раз ему не хватило то ли таланта, то ли времени — и в итоге мы имеем то, что имеем.

У автора романа не получилось создать живые и правдоподобные, с обоснованным развитием, образы героев. Конфликт молодого Палпатина с отцом лишь контурно обозначен и разрывается, не успев развиться. Да и сам по себе он здорово похож на повторение судьбы Дарта Бэйна. Конечно, я могу сказать, что это символическое уподобление двух величайших тёмных повелителей — сит’ари-избранного и императора, тысячелетие спустя воплотившего в жизнь Великий план реформатора ситского ордена, но мы все понимаем, что это будет читательское додумывание в попытке дополнить и украсить историю, попытка найти в книге то, чего в ней нет. Решение Палпатина стать ситхом вообще никак не обосновывается: не показаны его внутренние переживания, его стремление к власти, его амбиции, — только достаточно слабо показанный конфликт с отцом. Вступление Палпатина в орден обрисовано как какое-то будничное событие: «Поздравляю с освобождением. Хочешь стать ситхом?» — спрашивает Плэгас; «Хочу», — отвечает Палпатин; «Теперь тебя будут звать Дарт Сидиус». И на этом всё. Правда всё. Вспомним, как трагически красиво было подано падение Энакина Скайуокера и его перерождение в Дарта Вейдера в третьем эпизоде. Вспомним, каким был путь эволюции Дессела, приведший его к становлению в качестве лорда Дарта Бэйна. В отношении Сидиуса ничего подобного мы не увидим.

Постоянные разговоры о «династии Дарта Бэйна» вызывают ностальгическую улыбку, воспоминание о действительно хорошей книге про ситхов, но не более того. Вот, кстати, интересный момент. Сидиус обвиняет Плэгаса в том, что он забыл об истинной цели ситхов, погрузившись в свои эксперименты с мидихлорианами (о которых, кстати, в книге речь идёт всего три или четыре раза). Он фактически обвиняет Плэгаса в забвении Правила двух (нет, я не говорю, что это что-то плохое — я считаю, что правила нужно соблюдать до тех пор, пока они сохраняют свою актуальность; если эту актуальность они утратили, их нужно изменять, перерабатывать и модернизировать), в стремлении стать единственным и вечным лордом ситхов. Однако… разве Палпатин-Сидиус в итоге не совершил то же самое? И Дарт Мол, и Дарт Вейдер для него были лишь пешками, инструментами в его игре. И фактического бессмертия он добился, хотя и окольным путём и ненадолго.

Да, я прекрасно понимаю, что не стоит к чисто развлекательному произведению предъявлять чересчур высокие требования. Но «Плэгас» и уровню хорошей фантастической и приключенческой литературы не очень-то соответствует. Может быть, авторские идеи не получили развития и так и остались в зачаточном состоянии, потому что Лусено был ограничен в объёме? Почему тогда он не написал двух- или трёхтомник? Мог бы там развернуться как следует. Карпишин же написал три тома о Бэйне, и получилась весьма хорошая трилогия.

Нотка русскости в романе настолько фальшива и неуместна, что лучше бы её не было.

Косинга Палпатин указал на островок в отдалении и на внушительных размеров особняк на берегу.
— Это Варыкино, — объяснил он. — Жемчужина Озёрного края. Когда-то им владел поэт Омар Беренко, а в настоящее время поместье занимает семья Наберри. — Он посмотрел на Плэгаса. — Вы ведь знакомы с главным поэтическим шедевром Беренко — «На страже Набу»?

Великая Сила, ну какие хохлы могут быть на Набу? Это хорошо смотрелось бы в Warhammer вместе с вальхалльскими гвардейцами и лордом-инквизитором Фёдором Карамазовым, но точно не в «Звёздных войнах». И даже милая отсылка к Падме Амидале в этом эпизоде ситуацию не скрашивает.

Странно, кстати, что Палпатин ни разу не назван автором по имени — только по фамилии. Особенно странно это выглядит в сценах его разговоров со своим отцом: оба персонажа — Палпатины, только один — Косинга Палпатин, а второй — а кто ж его знает! Джордж Лукас, разве что.

Моя нелюбовь к Оби-Вану только укрепилась.

Палпатин заметил, как мальчик настороженно смотрит на Оби-Вана.
— И почему же?
— Моя мама…
— Энакин, — сурово оборвал его учитель.

А что, собственно? Ничего, что мать Скайуокера осталась гнить в рабстве на Татуине, потому что джедаи прилетели на Татуин «не для того, чтобы освобождать рабов»? Ничего, что она в будущем умрёт мучительной смертью, и взбешённый Скайуокер вырежет всех пустынников в лагере, чтобы отомстить за неё?

— Но скажи мне, падаван Скайуокер, каково это — стать членом такой уважаемой организации?
— Сбылась моя заветная мечта, сэр, — вполне искренне воскликнул Энакин.
— Заветная мечта… Значит, ты уже давно размышляешь об ордене джедаев и о Силе.
Энакин кивнул:
— Я всегда хотел нести справедливость…
— Не тебе решать свою судьбу, — вмешался Оби-Ван. — Сила укажет тебе путь.

Сначала он третировал одного Скайуокера, потом врал в глаза другому, его сыну — всё это убеждает меня в том, чтобы считать этого персонажа чуть ли не олицетворением прогнившего в своей лжи и спеси джедайского ордена.

Ближе к финалу книга становится немного лучше. Неплохо показаны политические и финансовые интриги двух ситхов, призванные привести Палпатина к канцлерскому креслу, которое он сам позже превратит в императорский трон. Кстати, дам совет — перед прочтением «Плэгаса» или в процессе пересмотрите первый эпизод. В финальных главах книги действие развивается параллельно с фильмом, и впечатление от них будет куда лучше, если заранее освежить в памяти визуальные образы героев.

Как кусочек большой истории мира «Звёздных войн», роман Лусено заслуживает внимания. Его стоит почитать тем, кто хочет узнать ближайшую предысторию первого эпизода (сразу замечу, что попутно следует читать «Под покровом лжи» того же Лусено) и трилогии приквелов в целом. В конце концов, две новые вещи для себя я узнал: то, что Плэгас участвовал в появлении на свет Энакина лишь самым косвенным образом, и то, что Сидиуса вполне можно назвать вторым сит’ари наравне с Дартом Бэйном — в таком случае, два ситских избранных стоят на разных концах Великого плана — первый его задумал, а второй успешно реализовал. Но как самостоятельное художественное произведение «Дарт Плэгас» малоценен. Не знаю, почему так получилось. Может быть, Лусено исписался. Может быть, он просто отнёсся к роману как к обычной работе, которую нужно закончить и сдать в срок, не особенно заботясь о её качестве.

Спойлер:

[Carassius]

На сайте опубликована [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на "Жизнь и пиратские приключения славного капитана Синглтона" Даниэля Дефо.

[Carassius]

Вышла новая [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - на книгу Висенте Рива Паласио "Пираты Мексиканского залива".

[Carassius]

Прочитал сборник трагедий Шекспира.

О творчестве Шекспира написано уже достаточно и даже более, чем достаточно. Поэтому я не стал писать очередную километровую рецензию, похожую на простыню (как я это обычно делаю с более-менее значимыми произведениями), с размышлениями о мыслях автора и образах героев. Постараюсь просто кратко рассказать о своих собственных впечатлениях.

«Гамлет»

Со смертью отца Гамлет перешёл в новый период своей жизни. Если раньше он был вполне себе жизнерадостным молодым студентом, о чём свидетельствуют его разговоры с друзьями, то после в его характере проснулась подозрительность, которая в сочетании с изначальной честностью породила нерешительность и колебания. В какой-то степени он фаталист, равнодушный к своему будущему. И в то же время ему присущи суицидальные наклонности, которые происходят от осознания несовершенства мира и бренности человеческого существования. Действительно яркое впечатление произвёл знаменитый монолог «Быть или не быть?» — сколько в нём чистого, незамутнённого стремления к суициду? Да уж, во время депрессии читать «Гамлета» явно не стоит. Нерешительность Гамлета следует из его гуманизма и хорошего воспитания — это, в общем-то, типичная интеллигентская черта. А вот получив подтверждение своим подозрениям, он отбрасывает колебания и начинает мстить жёстко и жестоко, не задумываясь о побочном уроне (Полоний, Розенкранц и Гильденстерн).

Образ Лаэрта проще, чем образ Гамлета. Он подчиняется законам чести, а не своим истинным чувствам: из текста не складывается впечатления, что он любил отца, за смерть которого он готов так упорно мстить. Да и к Гамлету, на самом деле, он враждебных чувств не испытывает.

«Ромео и Джульетта»

Ромео произвёл впечатление увлекающегося и непостоянного, отчасти даже истеричного юноши. Он был влюблён в одну девушку; влюбился в другую — Джульетту; мгновенно женился; после мнимой смерти молодой жены быстро и решительно покончил с собой. Это не поступки взрослого уравновешенного человека, это уж точно. Джульетта же… нет, ну серьёзно. Ей же тринадцать лет. Даже не четырнадцать, как я почему-то долгое время думал. Что тринадцатилетняя девочка может знать о жизни? В общем, из обычного подросткового суицида Шекспир пытается сделать какую-то страшную трагедию.

Про «Отелло» говорить особо нечего. По сути, это история об обыкновенном беспринципном авантюристе (Яго), у которого не получилось. А у скольких из них получается? Сам Отелло учит нас разве что одному: если подозрения возникают, нужно сперва во всём разобраться, а не изводить себя понапрасну. И да, если это брак по любви, то жене всё-таки надо доверять.

«Король Лир»… скажу прямо — финальная часть мне понравилась, но большая часть пьесы — нет. Неимоверно много внимания уделяется бродяжничеству сумасшедшего Лира в компании с притворяющимся сумасшедшим Эдгаром. Эти эпизоды можно было бы сократить на две трети, и трагедия от этого ничего не потеряла бы. Эдмунд здорово напомнил Яго из «Отелло». Парочка мыслей, возникших во время чтения: во-первых, я думаю, что восприятие персонажа Гонерильи русским читателем будет отличаться от восприятия англичанина. Всё-таки русское «гонор» имеет другое значение, нежели английское «honor». Во-вторых, мир «Короля Лира» Шекспир создаёт, смешивая знакомое всем Средневековье с его рыцарями, оформившимися королевствами и вассальной системой, и времена языческой древности, причём в его версии — стилизованной под Античность. Для персонажей трагедии есть дьявол (сцена с прыжком Глостера, к примеру), но нет Бога — только боги, причём римские — они упоминают Юпитера, но не английских или скандинавских богов.

Честно сказать — какого-то восторга от трагедий Шекспира я не испытал. Действительно понравился только «Гамлет» — может быть, потому, что сюжет «Ромео» и «Отелло» я в общих чертах знал (как его знает каждый человек, общающийся в обществе), а вот сюжет «Гамлета» — нет. Возможно, дело в том, что это произведения всё-таки не столько литературные, сколько драматически-театральные — для создания полного эффекта текст трагедии должен дополняться игрой актёров, и именно вместе два этих элемента создают произведение искусства. Текст же без актёра… ну, это похоже на сценарий фильма, наверное.

Неожиданностью для меня стало то, что Шекспир заимствовал большинство своих сюжетов, творчески переработав их, из литературы и фольклора того времени. До этого я был уверен, что эти истории придумывал он сам, хотя и на основании исторических событий.

Что в итоге? Признаюсь, если бы не «Гамлет», содержанием сборника я был бы разочарован. Но «Гамлет» действительно хорош. Я видел его в МХАТе в исполнении Александра Хатникова — собственно, это и стало причиной если не покупки (купил книгу я уже несколько месяцев назад), то прочтения Шекспира именно сейчас, а не через год или два. В общем и целом… свой культурный багаж я увеличил (кажется, когда-нибудь я начну сгибаться под его тяжестью), но какого-то особенного восторга в процессе этого я не испытал.

Ещё вот какая штука. Когда мы впервые начинаем читать Шекспира, мы подходим к нему с ожиданиями в духе «ЭТО ЖЕ ШЕКСПИР, ЭТО МОНУМЕНТАЛЬНАЯ КЛАССИКА!!». Неправильный подход, разумеется. На самом-то деле это обыкновенные пьесы с размышлениями о смысле жизни и убийствами. Просто написаны они давно, из-за чего успели обрасти славой, и написаны весьма хорошо, из-за чего до сих пор привлекают к себе внимание не только как памятник старинной литературы, но и как, собственно, художественное произведение. Если подходить к Шекспиру именно с такими мыслями, не пытаясь заранее разглядеть в его пьесах некий архи-шедевр, то его вполне можно читать, получая от этого удовольствие. Ещё, кажется, в случае с Шекспиром мы имеем дело с каким-то замкнутым кругом культурной трансляции. Сюжеты и персонажи Шекспира настолько глубоко вплелись в европейскую культуру, что воспроизводятся в других произведениях, осознанно или нет. А для того, чтобы понять эти воспроизведения, нужно читать самого Шекспира. Вот поэтому, отчасти, он и переиздаётся и читается до сих пор.

З. Ы. Не удержусь и таки похвастаюсь своим изданием. Оформление совершенно прекрасное, весьма хорошее качество и достаточно неплохие иллюстрации. Это именно тот случай, когда получаешь нехилое такое эстетическое наслаждение не только от самого текста, но и просто от того, что держишь книгу в руках.

[Эрин О'Коннэлл]

Carassius, в свое время обожала Шекспира, но с возрастом он начинает восприниматься иначе. )

[Carassius]

Может, я его просто поздновато прочёл уже.

[Carassius]

Перечитал (вернее, впервые прочитал в сознательном возрасте) "Войну и мир" Л. Н. Толстого.

Немного странно в уже относительно взрослом возрасте перечитывать книгу, которая когда-то стала причиной моей неприязни к творчеству Толстого. Не могу сказать, что она была у меня в ближайших планах. Вряд ли она там появилась бы в течение ещё нескольких лет, если бы не увезённый от бабушки четырёхтомник, когда-то стыренный дедушкой из гарнизонной библиотеки. Ну и ещё такая маленькая, можно сказать, потайная мысль — «возьмись за что-нибудь серьёзное, а то со своими пиратскими романами и «Звёздными войнами» скоро деградировать начнёшь». Короче говоря, сейчас я начал читать ВиМ в основном из-за желания разобраться — почему же она так не понравилась мне тогда?

Что самое странное, сейчас мне книга понравилась. Вернее, мне понравились первый и второй, отчасти третий тома. Одно время я даже был готов полностью переменить своё мнение о ней. Впрочем, обо всём по порядку.

Из персонажей для меня больше всего интересен Андрей Болконский. Я не буду сейчас рассуждать об общеизвестных вещах вроде неба над Аустерлицем и старого дуба, и о том, что же они всё-таки символизируют. Главная характерная черта князя Андрея — это его отчуждённость от других людей. Его ум, его развитое чувство собственного достоинства резко отделяют его от пустого света и никчемных людей, его составляющих. Они же делают его непробиваемым для нападок молодого Ростова, который в этом эпизоде похож на уличную собаку, бессмысленно лающую на проходящих людей. Вообще, его чувство собственного превосходства над окружающими проявляется не так уж редко: например, он всегда говорит Пьеру «ты», хотя тот всегда обращается к Болконскому на «вы». Сначала он тщеславен: он хочет «любви людской» и почитания, он хочет славы, ему нравится покровительствовать молодым людям вроде Бориса Друбецкого. Всё это уходит после ранения на поле Аустерлица.

Из всех персонажей эпопеи, пожалуй, именно Болконский проделывает наибольшую эволюцию на протяжении четырёх томов. От тщеславного честолюбия через Аустерлиц он переходит к разочарованию в жизни; от разочарования через влюблённость в Наташу — к новому витку жизнелюбия; предательство Наташи возвращает его к разочарованию в собственной жизни и ненависти к окружающему миру; новый приступ жизнелюбия настигает его перед взрывом гранаты на Бородинском поле. Несмотря на эту эволюцию, холодная отчуждённость от людей остаётся отличительной чертой князя Андрея. Привязанность он чувствует только к двум людям: это Пьер, с которым он дружит в начале романа, и Наташа, которую он полюбил. Пожалуй, ещё что-то, похожее на теплоту, есть в его отношении к отцу, старому князю Болконскому, а вот по отношению к сестре, сыну и уж тем более к жене это чувство практически не проявляется. Остальные люди для Андрея — чужие. Он сам сознаёт эту отчуждённость и иногда пытается преодолеть её; именно поэтому он так бережно и заботливо руководит своим полком в 1812 году — он хочет чувствовать себя частью хоть какого-то сообщества. Между прочим — что за дурак придумал такую тактику, которая предписывает войскам оставаться под артиллерийским огнём, не имея возможности на него ответить и не ища укрытия?

Как же жаль князя Андрея после измены Наташи! Говорят, что честный мужчина в нашем мире обречён быть несчастливым. Не знаю, так ли это; но Болконский — одна из ярчайших иллюстраций этого утверждения.

Пьер в первых двух томах, да и вообще до плена в 1812 году, слабохарактерен в высшей степени. У него не достаёт силы и решимости на то, чтобы сдержать данное Болконскому обещание и не ездить к Анатолю; на то, чтобы понять, в какую западню его затягивает князь Василий и отказаться от общения с его семьёй. Он не решается даже на то, чтобы самому сделать предложение Элен — фактически, их самовольно связал князь Василий, не спрашивая мнения Пьера (которое он так и не смог внятно сформулировать и высказать). Как многие нерешительные и слабовольные люди, Пьер нуждается в герое-кумире, которому он мог пытаться подражать — эту роль в его жизни (в начале романа) играет Наполеон. В то же время, его решение убить Наполеона — это свидетельство определённой эволюции, свидетельство перехода от восхищения великим человеком к ненависти к нему, как к массовому убийце и преступнику.

Пьер слишком беспокоится о том, что скажут и подумают другие люди, и из-за этого подчиняет свою жизнь желаниям других. Сильнее всего это проявляется в эпизоде предложения Элен:

…я знаю, что не для неё одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого, так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их.

Поэтому же он не может отказывать людям в их просьбах. Как и все слабохарактерные люди, он легко поддаётся чужому влиянию — Анны Михайловны, Василия Курагина, попутчика-масона, да и князя Андрея, по сути, тоже. Нарождающаяся в нём сила воли проявляется в дуэли с Долоховым, в ссоре с женой, когда он замахнулся на неё мраморной доской. Но он остаётся слабовольным и после этого: вместо того, чтобы попытаться развестись с Элен (другой вопрос, насколько это было возможно в России того времени), или хотя бы выгнать её из дома — вместо этого он выделяет ей половину своих доходов. Это пример того самого смирения, той самой простоты, которая хуже воровства, того самого непротивления злу насилием, из-за которого зло и торжествует.

В его новом статусе богача Пьеру сильно не хватает искреннего друга рядом с собой; будь рядом Андрей Болконский, свадьба с Элен, вполне возможно, не состоялась бы. Впрочем, не исключено, что чары Элен всё равно перевесили бы рациональность Болконского.

Пьер не то, чтобы глуп, но совершенно непрактичен в житейском смысле. Это подтверждает, например, его желание отдать масонам всё своё состояние. Но как же этот добродушный увалень хорош в те моменты, когда в нём просыпается сильный характер его отца! Это расставание с женой, объяснение с шурином — Анатолем, после попытки похищения Наташи. В такие моменты Пьер начинает мне нравиться.

Очень странное впечатление на меня произвёл эпизод со смертью Платона Каратаева. Почему Пьер бросил его, даже не попрощавшись по-человечески со своим товарищем, который так повлиял на него и на его отношение к жизни? В конце концов, Каратаев и обувь ему сшил, чтобы Пьер смог выдержать переходы на марше. А в момент его смерти Пьер думает о всякой ерунде, о красавице-польке и считает в уме переходы до Смоленска, лишь бы не подойти к умирающему. Неужели Безухов до самого конца остался нерешительной мямлей и трусом, и уж точно — внутренне асоциализированным человеком? Или его сознание было настолько замутнено усталостью и тяготами плена, что он не понял смысла произошедшего? Второе более вероятно.

Если Андрею Болконскому не нужна его жизнь, которой он тяготится, то Пьер чувствует свою собственную ненужность. Пытаясь заполнить пустоту в душе, он бросается в кутежи, в масонство, пытается облагодетельствовать своих крестьян, как наблюдатель приезжает на Бородинское поле, как наблюдатель, фактически, остаётся в брошенной Москве и как наблюдатель же идёт во французский плен. В итоге эту душевную пустоту он заполняет своими чувствами к Наташе. Вот, кстати, его решение остаться в Москве, не столько ради покушения на Наполеона, которое так и не состоялось, сколько ради желания разделить судьбу со своим народом — мне это решение напомнило о тех русских дворянах, которые после революции сознательно остались в России.

Николай Ростов в первых двух томах — это вечно не взрослеющий ребёнок, бегающий от ответственности. Если для князя Андрея его полк — это то, что даёт ему чувство хоть какой-то общности с людьми, то для Ростова павлоградские гусары — это всего лишь зона комфорта, в которой не нужно думать ни о чём сложном и можно пить, гулять и вместе с группой офицеров волочиться за единственной женщиной, и можно не думать о разорении семьи и определении собственной судьбы. Со своим юношеским эгоцентризмом он думает, что весь мир крутится вокруг него: он уверен, что полковой командир может послать эскадрон в атаку только для того, чтобы проучить и испытать его, корнета Ростова. Интересно, как этот разудалый гуляка-гусар отреагировал бы на похищение своей сестры, если бы узнал об этом? Ведь он считал Долохова и Анатоля своими лучшими друзьями.

Выбор Ростовым княжны Марьи для меня стал одним из самых странных эпизодов романа. Как по мне, он выглядит довольно натянутым и не слишком обоснованным. Почему Марья влюбилась в Николая, понятно — в своей одинокой жизни она любого нового мужчину может воспринимать как жениха, а тут ещё такое романтичное спасение от взбунтовавшихся крестьян. А вот чувства Николая у Толстого обосновать не получилось; несмотря на все старания автора, они отдают фальшью. Вот поэтому и возникает мысль, что женился он из-за денег, и краснел перед тётушкой-губернаторшей потому, что заранее понимал это, и понимал, что именно его привлекает в княжне Марье — то, чего Соня никогда не смогла бы ему дать. В этой ситуации он пытается оторваться от любви своей юности, и именно поэтому ему приятно слушать то, как губернаторша доказывает невозможность брака между ним и Соней. Что ж, остаётся только пожалеть несчастную Соню.

Наташа в первых двух томах находится в том периоде между детством и взрослой жизнью и в том психологическом состоянии, когда ей всё интересно, когда она всем увлекается, когда ей остро необходимы новые впечатления. Разве можно её осуждать за постоянную перемену её девичьих влюблённостей, хотя она и делала людей несчастливыми из-за этого? Разве были эти влюблённости для неё любовью? Если князь Андрей знал бы о состоянии её души, уехал бы он за границу? Может, и уехал бы, ради пресловутой проверки чувств, но делать этого ему определённо не стоило. В эпизоде с похищением иначе, чем легковерной дурой, Наташу назвать нельзя. После замужества же Ростова превращается в обыкновенную клушу-наседку, у которой нет других интересов, кроме мужа и многочисленных детей.

Соня понравилась. Её чувство к Николаю Ростову было искренним, и двигало ей вовсе не желание выйти замуж за знатного и богатого (уже нет) графа. И нельзя сказать даже, что это всего лишь бережно лелеемая, за отсутствием других возможностей, девичья влюблённость. Другие возможности-то были — Долохов, как минимум. Не самая плохая партия для бесприданницы, которую хозяйка дома откровенно недолюбливает.

Как ни странно, к Долохову я ощутил сочувствие ещё с первого тома. Я его воспринимаю именно как человека, собственным трудом выбившегося из низов — и потому имеющего моральное право презирать тех, кто всегда был наверху, не будучи этого достоин и не прилагая для этого никаких усилий. Однако его связь с Элен, если она действительно была на самом деле, это не оправдывает. Пьер считал его почти что своим другом, во всяком случае в ранней молодости, и поступок Долохова по отношению к нему — откровенная подлость. У Долохова есть по крайней мере одна черта, которая роднит его с Андреем Болконским — оба они презирают окружающих, за исключением маленького круга действительно близких людей. Но если Болконский презирает светских болтунов потому, что стоит выше их по развитию, хотя и примерно равен им по положению в обществе, то презрение Долохова — это ненависть выскочки, осознающего свой антагонизм с богатой и знатной аристократией. Даже его участие в похищении Наташи — это не столько ухарство, сколько ещё одна месть семейству Ростовых за то, что они не отдали ему Соню. При этом, он достаточно благоразумен и благороден, чтобы попытаться отговорить Анатоля от его безумной затеи.

Отвратительна вся семейка Курагиных: Анатоль с его пьяными тусовками (бросить полицейского в канал — и это цвет русской аристократии?), Ипполит с его тупостью и позёрством, Элен с её эгоцентризмом и эгоистической расчётливостью, князь Василий с его стремлением женить сына на деньгах и выдать дочку замуж за них же, и старая княгиня, завидующая счастью собственной дочери. Интересно, кстати — чем Толстому так досадили реальные Куракины, что он взял их фамилию как основу для фамилии наиболее отрицательных персонажей романа?

Вообще, подход Толстого к фамилиям своих героев мне показался странным. Понятно, что, заменяя одну букву, он хотел показать принадлежность своих героев к высшей аристократии, в то же время не указывая ни на кого конкретно. Но на слух эти фамилии звучат откровенно странно, как будто написанные с ошибками, и подсознательно постоянно порываешься исправить Болконских, Курагиных и Друбецких на нормальных Волконских, Куракиных и Трубецких. Кстати, носители оригинальных фамилий (то есть реальные исторические лица) в романе тоже встречаются, параллельно с обладателями вымышленных. И ещё — помимо Денисова, один раз упоминается и его реальный исторический прототип, Денис Давыдов.

Толстой делит героев на положительных и отрицательных, но он не делает их однотонными. Андрею Болконскому и Пьеру, несмотря на их положительный характер, свойственны обыкновенные человеческие недостатки — Болконский склонен к тщеславию (до Аустерлица, во всяком случае) и отличается заметным самомнением (это подтверждает покровительственный тон в его разговорах с Пьером, особенно в начале романа), а Пьер слабохарактерен и нерешителен.

Постоянный лейтмотив в рассказе о дворянском светском обществе у Толстого — это внутренняя пустота и фальшь людей, из которых оно состоит. Эти люди ведут пустые разговоры ни о чём, а серьёзные разговоры при возникновении сразу же пресекаются, как это было на вечере у Анны Шерер, когда Пьер пытался обсуждать с аббатом действительно важные темы. Они уверяют друг друга во взаимной дружбе, в то время как сами мечтают выпроводить гостей. Как отличается от них боевой генерал Багратион, зазванный на один из светских раутов как именитый гость и диковинка!

Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и, наконец, Багратион всё-таки прошёл вперёд. Он шёл, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приёмной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шёл перед Курским полком в Шенграбене.

Вообще, дворянство в «Войне и мире» выглядит, как сословие паразитов, живущих за счёт полурабского труда крестьян. Добродушных, злых, разглагольствующих в салонах, напыщенно-тупых — самых разнообразных, но их сущность от этого не меняется. Это не добавляет им чести и делает их образы ещё более отрицательными. На них в поте лица работают сотни и тысячи крестьян, а они что делают? Пьют, дебоширят и гоняются за зайцами. Даже не ради еды, а для развлечения (остаётся только пожалеть несчастных, ни в чём не виноватых зайцев. И брошенного в канал полицейского). Да о чём можно говорить, если для этих людей обменять три семьи крестьян на охотничью собаку — это совершенно нормальное и обычное дело?

Сцена охоты во втором томе, кстати, получилась неимоверно, прямо-таки по-тургеневски нудной. Правда, следующий за ней эпизод пляски Наташи с дядюшкой её почти полностью искупает.

Вот Лиза Болконская, жена князя Андрея. Она настолько привыкла к бессмысленному общению в этой светской тусовке, что свой отъезд в деревню для родов она воспринимает как трагедию. Правда, здесь нужно заметить и то, что князь Андрей к жене определённо равнодушен и не видит в ней человека, равного себе: он оставляет её на попечении родных перед самыми родами, уезжая на войну, и он вовсе не думает о том, что княгине Елизавете придётся жить со старым князем, который откровенно сложен в общении.

Однако: Толстой столь ярко показывает пустоту разговоров в светских салонах —

…тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде вёлся о погоде и об общих знакомых, теперь вёлся о Москве, о войске и Наполеоне.

— противопоставляя ему живое и искреннее общение между собой людей из народа, общение, к которому в плену присоединяется Пьер. Но… а о чём говорят между собой крестьяне и солдаты? Каких-то особо серьёзных тем, кроме изгнания французов, в их разговорах не заметно. Тот же самый бытовой разговор ни о чём, разговор ради того, чтобы почувствовать свою общность с другими людьми — только на другом уровне. В чём тогда существенная разница между пустой болтовнёй дворян и пустой болтовнёй крестьян?

Французские вставки в романе заслуживают того, чтобы поговорить о них отдельно. В своё время неимоверное количество этого противного языка в романе стало одной из причин, по которым я невзлюбил «Войну и мир» и Толстого в целом. Но если тогда, при взгляде на первую страницу романа (а он, как известно, начинается с абзаца французского текста) у меня была мысль «а это вообще точно произведение русской литературы?», то сейчас мне кажется, что таким образом Толстой хотел показать деградацию русской высшей аристократии, которая почти забыла родной язык и почти утратила свою национальную идентичность. Можно вспомнить очень яркий пример — даже самую искреннюю и сокровенную (как он тогда думает) фразу, признание в любви к Элен, Пьер произносит на французском. Не менее характерно, кстати, то, что умирающий Болконский говорит Наташе о своей любви к ней на русском. Показательно и то, что русские дворяне говорят на французском именно тогда, когда их страна ведёт с Францией войну. Наконец, нужно заметить, что больше всего французской речи в романе звучит в салоне Анны Павловны Шерер, то есть именно от тех людей, через которых Толстой показывает внутреннюю пустоту и фальшь великосветского дворянства.

Теперь о философии Толстого. Кажется, что человеческая воля в ней вообще ничего не значит. Багратион никак не контролирует сражение и только воодушевляет солдат своим присутствием; Кутузов вообще пускает изгнание французов на самотёк; ничто не может предотвратить дуэль Пьера и Долохова. Николай Ростов, который мог по собственному желанию жениться на Соне и быть с ней счастливым, вместо этого пускает всё на самотёк, покоряется той судьбе, которую плетут для него тётушки, и в итоге женится не на любимой, а на богатой. И действия полководцев ничего не значат, и врачи не могут вылечить человека, потому что каждая болезнь сугубо индивидуальна (как же они других-то успешно вылечивают?). Да, мысли писателя о соотношении свободы и необходимости (чем больше необходимость, тем меньше пространства для свободного выбора человека) похожи на истину, но для него необходимости подчинено практически всё, и места для свободы не остаётся. Не знаю, почему Толстой в своём мировоззрении настолько пассивен и бездеятелен.

При взгляде на толстовскую философию истории становится ясно, за что (помимо всего прочего) Толстого так ценили в советское время. Разве его утверждение о том, что исторические события происходят не по воле одного или нескольких вождей или героев, но по воле всех их участников в совокупности, не перекликается с марксистским представлением о роли народных масс в истории? Его понимание исторического процесса как действия воли народов, объединяющих огромные количества людей, пожалуй, верное. Но разве один человек — это не исторический деятель в своём маленьком масштабе? История — это дело народов; но разве воля народа не складывается из множества воль всех представителей этого народа? Все русские люди хотели изгнать Наполеона; весь народ хотел этого; народ совместными усилиями сделал это. Почему же тогда воля одного человека у Толстого не значит ровно ничего, почему он проповедует полнейшую пассивность или, в лучшем случае, бессознательное действие?

Если о людях Толстой пишет действительно интересно, то идейные его рассуждения неимоверно занудны и затянуты. То, что можно высказать, уложившись в три или, на худой конец, в пять страниц, Л. Н., не ведающий разумной лаконичности, растягивает на пятьдесят, при этом неоднократно повторяя уже сказанное. Этим он напоминает собственного персонажа, иезуита, агитировавшего Элен перейти в католичество: Элен/читатель уже поняли главную мысль разговора, но иезуит/Толстой настаивает: «Нет, ты послушай!..». Если сравнивать в этом отношении, в методике подачи своих идей, Толстого с Достоевским, то получится, что Ф. М. проводит свои мысли, раскрывая их через своих персонажей, внутренне подводя читателя к ним и ничего ему не навязывая. Л. Н. же в этой ситуации похож на учителя-педанта, который целенаправленно, через многократное повторение, вдалбливает в головы читателей-учеников свои идеи. Обитатели задних парт уже давно спят, уронив головы на учебники и смирившись со своей неспособностью понять учителя. Сидящие на первых партах девочки-отличницы тоже не слишком много понимают, но восторженно смотрят на учителя, чтобы потом иметь возможность громогласно говорить: «Вот вы рассуждаете о Толстом, а я у него училась!», и на вопрос «Да что же такого особенного в этом вашем Толстом?» со святым гневом отвечать «Как, неужели ты не понимаешь? Толстой прекрасен!». Наиболее разумная часть класса с робкой смелостью говорит «Лев Николаевич, урок уже закончился…», на что Толстой отвечает «Звонок для учителя», после чего продолжает бубнить, сурово насупив брови. От такого подхода вновь появляется давно забытое желание читать эпизоды с действием и пролистывать философскую часть (как, собственно говоря, я и читал ВиМ в школьные годы).

Вот так и получается, что как писатель-художник Л. Н. весьма и весьма хорош, а как философ-мыслитель — практически несносен. Читать его повествование о людях действительно интересно. Однако его занудное изложение плохо применимых к жизненной действительности и зачастую внутренне противоречивых (почему история совершается по воле народов, но каждый человек в этих народах — только бессмысленный деятель? Как пресловутое непротивление злу насилием соотносится с дубиной народной войны, безжалостно гвоздящей французское нашествие до тех пор, пока оно не превратится в месиво из обмороженного мяса?) идей откровенно портит книгу. Посмотрим, конечно, как его идеи эволюционировали со временем и как он учился их излагать. Но это мы посмотрим немножко позже.

[Carassius]

На сайте опубликована [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на книгу "Капитан первого ранга" Патрика О'Брайана - второй том в цикле о капитане Обри и докторе Мэтьюрине.

[Peresvet]

В свое время (лет пять назад) прочитал роман-эпопею Сергеева-Ценского "Севастопольская страда". Роман понравился. Но познакомиться ближе с творчеством писателя руки (вернее глаза) не доходили. Вчера начал читать его роман "Брусиловский прорыв". Потом планирую взяться и прочитать эпопею «Преображение России». Тем более, что этот роман-эпопея в книжном варианте, пылится на полке...

[Carassius]

На сайте опубликована [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на "Фрегат Его Величества "Сюрприз" - третий том цикла романов Патрика О'Брайана о Джеке Обри и Стивене Мэтьюрине.
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на первый том, "Командир и штурман", обновлена.

[Carassius]

На сайт выложены рецензии на четвёртый и пятый тома цикла Патрика О'Брайана о капитане Обри и докторе Мэтьюрине - [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] и [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться].

[Carassius]

Прочитал книгу воспоминаний О. В. Волкова "Погружение во тьму".

Любой историк, даже если он ни дня не проработал по своей специальности, знает, что мемуары — это самый ненадёжный, самый предвзятый и субъективный вид исторического источника из всех, что существуют. Это я к чему? Это я к тому, что не стоит воспринимать воспоминания Олега Волкова (как и любые воспоминания о революционной и советской эпохе и любые воспоминания вообще) как полноценный исторический труд, как истину в последней инстанции или как художественный шедевр. Это всё-таки мемуары, а не научная монография со свойственными ей основательностью и критическим подходом или художественный роман с выразительным языком и закрученным сюжетом. Они интересны именно как рассказ о судьбе «бывшего» из старого мира императорской России в новом мире России революционной и социалистической, как рассказ о чувствах, размышлениях и переживаниях такого человека. И этот рассказ написан достаточно неплохим языком.

Вообще, когда мне посоветовали эту книгу, я думал, что это в первую очередь рассказ о сталинских репрессиях и исправительно-трудовых лагерях. Именно так я и настроился её воспринимать. На самом деле это не так, или, вернее, не совсем так. Лагерной теме в «Погружении во тьму» уделено немало внимания, но она — не главное в этой книге. Скорее, это книга о жизни одного конкретного сына директора завода в раннюю советскую эпоху, о его встречах с разными людьми и о том, что творилось в его голове в это время. Сами репрессии против «бывших» и «контриков» здесь служат скорее фоном, причём фон этот не всегда обращает на себя внимание. Об убийствах, избиениях и пытках автор сообщает очень вскользь, как о чём-то прекрасно известном всем и для всех очевидном. Можно сказать, что в какой-то степени «Погружение во тьму» — это не очень структурированный длинный рассказ Волкова о своих знакомых, о том, кто из них на ком женился и как устроился (или не устроился) при новой власти.

Что представляет из себя главный герой? Замечу прежде всего, что он — правнук знаменитого адмирала М. П. Лазарева. Определённой профессии у него нет, но есть хорошие знания языков и некоторый литературный талант, которые позволяют ему стать сначала переводчиком, а потом и писателем. Волков в молодости — это человек одинокий в социальном смысле, оторванный от других людей. Он не принадлежит к обществу новой социалистической России из-за своей классовой чуждости, но его нельзя однозначно причислить и к тем остаткам прежнего дореволюционного общества, которые мало что связывает, кроме неприятия новой власти и старых светских знакомств — для этого он попросту слишком молод. Изначально он не слишком-то религиозен, как и многие образованные люди вообще и члены образованного общества позднеромановской России в частности. Многочисленные пассажи о Христе, вере предков, святости мучеников явно основаны на чувствах Волкова-мемуариста, писавшего в 1970-е годы, а не Волкова — героя своих воспоминаний, жившего в 1920-х и 1930-х. В то же время, роль утешительного механизма религия в его жизни вполне себе играла и в ранние годы. Фактическую оторванность Волкова от своего народа подтверждают и его размышления о вине русских как народа-завоевателя перед покорёнными народами, вроде азербайджанцев и поляков.

Круг общения Волкова литературой, может, и не пропитан, но переплетён с нею достаточно тесно. Он неоднократно пересекается со знакомыми Толстого и с его дочерью, Анастасией Львовной, с Вениамином Кавериным он довольно близко общался, а Корней Чуковский добывал для него пенициллин. Он заочно полемизирует с Толстым, критиковавшим старое царское правительство за притеснение крестьян, и старается объяснить, что, в отличие от этого старого правительства, новая власть их попросту ломает и физически уничтожает непокорных. Одновременно, «настоящий Толстой», то есть Л. Н., для него — прекрасный критерий и планка литературного мастерства, по которой он оценивает «советского Толстого», то есть А. Н.

Со страниц «Погружения во тьму», посвящённых 1917 году, явственно встаёт образ Смуты — завьюженной темени, сквозь которую прорываются революционные лозунги, выстрелы, стоны умирающих от голода и крики умирающих под пулями, в которой люди бредут, не разбирая дороги, за теми, кто говорит, что знает, куда нужно идти. Иногда в этой метели мелькнёт кумачовое полотно или вылинявший бело-сине-красный флаг. Русская Смута — это именно то время, когда просыпается и выходит на волю всё то первобытное, дикое и звериное, что в обычные дни прячется на задворках неблагополучных окраин и в тёмных, самых потаённых уголках человеческой души.

А в ранний утренний час, в пустынном парке на Крестовском острове, возле дворца, я видел, как матросы охотились на человека. Как на дичь…
Человек в разорванной морской тужурке, с непокрытой головой и залитым кровью лицом, задыхаясь, бежал рывками. Едва он исчез за деревьями, как послышались крики погони, топот. По его следу, тоже из последних сил, бежало пять или шесть матросов. «Утёк, гад, утёк!» — чуть не плакал высокий, с побелевшим лицом и стеклянными глазами. Срывающийся, отчаянный голос его был по-бабьи тонок. «Никуда не денется, — хрипло басил другой. — Пымаем!» Он увязчиво трусил сзади, коротконогий и лохматый, в одной тельняшке, с наганом, который почему-то держал за ствол…

После этого мне захотелось наконец найти время и прочитать воспоминания Г. К. Графа о революции на Балтийском флоте.

Заметное место в «Погружении во тьму» занимает персона Сталина. Он, наряду с ВЧК-ГПУ-НКВД (которое в книге предстаёт едва ли не как одушевлённый персонаж по имени Ведомство), является олицетворением советской системы, олицетворением всего того, что ненавидели в этой системе бывшие белые — грубости, невежества, безбожия и жестокости. Нельзя сказать, что Волков ненавидит Сталина. У меня вообще не сложилось впечатления, что он может искренне кого-то ненавидеть — для этого в нём слишком много христианского смирения и отрешённости от мира (да, я сейчас имею в виду именно погружённость в себя и эскапизм). Сталин для него — это злой гений новой России, уничтоживший или задавивший всё, что было способно самостоятельно мыслить, уничтоживший христианскую нравственность в сознании народа и похоронивший надежду на его духовное возрождение. Согласимся, что вряд ли стоит ожидать иного мнения от человека, двадцать восемь лет своей жизни проведшего в ИТЛ.

Интересна мысль об эскапизме, свойственном заключённым вообще и политзаключённым сталинизма в частности:

Общая камера не меньше одиночного заключения приучает уходить в себя, в свой воображаемый мир… Туда погружаешься так глубоко, что начинаешь жить вымышленной жизнью. Отключившись от окружающего, рассудком и сердцем переживаешь приключения, уже не подвластные твоей воле.

По сути, это объясняется тем, что у людей на много лет (в зависимости от того, кого на какой срок приговорили) отняли нормальную для них, привычную им жизнь. То есть, огромный кусок собственной жизни для этих людей был фактически потерян; для молодых, вроде автора, этот кусок к тому же был тем, что принято называть «лучшими годами». Именно по этой причине сознание, возмущённое несправедливостью и неправильностью реальности, стремится подменить эту реальность вымышленным миром из воспоминаний и грёз, который в конечном итоге начинает казаться важнее, чем эта самая реальность. Реальное экстремальное проживание и выживание мысленно подменяется прекрасной придуманной жизнью. В этой связи вспомнился тезис Шейлы Фицпатрик о том, что жизнь в сталинской России была ненормальной вообще в принципе. Можно это сравнить и с так называемой «внутренней эмиграцией», то есть уходом в себя от реальности, которую не хотелось признавать, характерной для интеллигенции в гитлеровской Германии.

Ещё я думаю, что в системе наказаний и репрессий, как и в любой другой деятельности, которой занимается человеческое общество, много и даже чересчур много зависит от конкретных людей, то есть от пресловутого человеческого фактора. Да, отнимает у человека нормальную жизнь Советская власть, которая назвала его классовым врагом, советский закон, который определил ему в качестве наказания заключение в лагере, и советский судья, который вместо возможных десяти лет приговорил его к пятнадцати, двадцати или к пожизненному сроку. Но конкретные условия его содержания определяют конкретные люди — тюремщики-садисты (а разве в тюрьму вообще идут работать люди добрые и честные?) и ворующие снабженцы, и именно они делают жизнь заключённого такой, какой она является. Да и обычное уголовное преступление — убийство на почве ревности — почему бы не объявить политическим только потому, что хочется очередную лычку, а убийца так удобно оказался сыном раскулаченного.

Причина страданий людей в самой системе есть, безусловно есть; но не в меньшей степени причина заключается в действиях и поведении конкретных исполнителей, которые воплощают постановления системы в реальность. И не меньшую роль играют товарищи, вместе с которыми человек вынужден выживать. Ублюдочность уголовников, которым, похоже, никакие добрые человеческие качества не присущи в принципе, просто зашкаливает — они способны обокрасть спящего товарища, только что поделившегося с ними всеми продуктами, полученными из дома.

Меня «Погружение во тьму» лишний раз научило одной вещи. Даже и в тёмные времена находятся те, кто, несмотря ни на что, остаются людьми — те, кто помогают другим, рискуя своей собственной свободой и жизеью. А значит, и самому важно оставаться человеком в любых, даже самых нечеловеческих условиях. Волкову это удалось, кажется.

Привлекло внимание то, как сходятся в подобных экстремальных условиях люди, которые в нормальных условиях имеют между собой мало общего — как Волков и ксендз пан Феликс, учивший его в тюрьме польскому языку. Кроме хорошего воспитания и христианства разных направлений их ничего не объединяет, однако они сближаются ради того, чтобы оставаться людьми и иметь рядом если не родственную, то хотя бы знакомую и дружественно настроенную душу.

Историю о паровозе, на руках выгруженном заключёнными с понтона, я уже встречал, и скорее всего — у Хлевнюка; впрочем, порылся в его книгах (хотелось выяснить, у Волкова он взял этот эпизод, или у кого-то другого) — и не нашёл.

Волков не так уж много рассуждает о нравственных вопросах, но эти фрагменты книги выделяются на фоне рассказа о его лагерных «приключениях» и обращают на себя внимание. Он говорит о потере нравственных устоев советским обществом; что особенно печально, некоторые его мысли на этот счёт продолжают оставаться актуальными и для нашей, нынешней России. Эгоизм, неразборчивость в средствах для достижения цели, сказочная жадность и стремление к вседозволенности, наплевательское отношение к другим — всё это никуда не делось. А отсюда и пьянство, и воровство, и прогнившее чиновничество, и наплевательское отношение к природе — «после нас хоть потоп».

В итоге, я нашёл в «Погружении во тьму» лишнее подтверждение мысли, к которой я пришёл уже достаточно давно. Мысль эта довольно простая: большевики в своей слепой, священной для них борьбе с религией если не убили, то крайне тяжело ранили старую христианскую мораль, а вместе с ней — и национальную идентичность русского народа, и попытались заменить её новой моралью нового социалистического государства. Естественно, эта новая мораль во многом была основана на постулатах старой (коллективизм, взаимопомощь, честность), из которой убрали главный, основополагающий элемент — Бога. А с гибелью СССР перестала быть актуальной и эта эрзац-мораль, потому что теперь она просто мешала успешно жить — и на поле нравственности не осталось вообще ничего, кроме собственных представлений каждого отдельного человека о том, как надо себя вести в отношениях с другими людьми. Вот поэтому, помимо всего прочего, и ворчат выросшие и воспитанные в Советском Союзе люди на молодое поколение — системы координат-то не просто не совпадают, а зачастую явно противоречат друг другу. Благими намерениями вымощена дорога в ад. В данном конкретном случае, раствор для мостовой и величественных зданий по сторонам от неё замешивался на крови и дроблёных костях — видимо, для того, чтобы стояло крепко и на века. Но не помогло.

[Carassius]

Перечитал "Братьев Карамазовых" Ф. М. Достоевского.

Сейчас, как и три или четыре года назад, я понимаю, что не могу написать о «Карамазовых» что-то внятное и толковое. Я просто не могу подобрать слов, чтобы выразить свои чувства по поводу этой книги полностью. Отчасти здесь причина в том, что мне не хватает умения облекать мысли в слова. Отчасти — в том, что Достоевский не провозглашает свои идеи явно и декларативно, как это делает Толстой; он проводит эти идеи через поступки и размышления своих героев. От этого и получается так, что на уровне чувств я понимаю, что он имеет в виду, а на уровне слов полностью выразить эти чувства я не могу.

Да, замечу сразу — это будет самая эпическая (в смысле объёма) моя рецензия из всех моих эпических рецензий — вряд ли какая-то другая сможет её переплюнуть. Но ведь и книга — не триста страниц крупным шрифтом, верно? Как говорится, я предупредил.

«Карамазовы» написаны в достаточно необычной и странной манере — я говорю сейчас о месте автора в романе. С одной стороны, это авторское «я» выражено довольно сильно: он поясняет мотивы действий героев и чувства, которые они испытывают, рассказывает о значении первого романа и его отношении к так и не написанному второму. То есть, он изначально даёт понять, что герои — это плод его творческого вымысла. С другой стороны, он часто выступает как рассказчик, житель маленького городка, название которого он так долго стесняется называть, и свидетель происходивших событий. С третьей — он отстранённо описывает душевные переживания героев и передаёт их разговоры; в этих эпизодах (не во всех, конечно) его авторское вмешательство минимально. Вот такая вот многосторонняя авторская позиция у Ф. М.

В «Карамазовых» по меньшей мере три смысловых слоя. Первый — сюжетный, с которым всё понятно. Это история о противоречиях в семье Карамазовых на фоне пореформенной России. Второй — психологический, основанный на глубоком знании особенностей человеческих душ. Большинство из тех, кто любит творчество Достоевского, любит его именно за этот психологический слой в его романах. Третий слой — идейный, он же философский или религиозно-философский. В него входят идеи о жизни как счастье, о христианской любви и доброте, о сущности русского народа и его значении для будущего. Если в «Дневнике писателя» автор рассуждал на эти темы в формате публицистики, то здесь он передаёт их в художественной форме.

Вообще, с «Дневником писателя», статьи которого выходили примерно в то же время, «Братья Карамазовы» перекликаются довольно заметно. Случаи избиения розгами и издевательств над детьми, о которых Иван говорит Алёше во время встречи в трактире — это дела Джунковских и Кронеберга; история об оправданной судом актрисе, пытавшейся убить жену своего любовника (о чём судачили слушатели во время суда над Митей) — это дело Каировой. Все эти случаи перекочевали в роман прямиком со страниц «Дневника», куда, в свою очередь, они попали из реальных судебных процессов, который отслеживал Достоевский.

Несмотря на традиционно тщательную работу писателя, несколько смысловых противоречий в романе всё-таки есть. Штабс-капитан Снегирёв при первой встрече с Алёшей говорит ему, что Коля Красоткин — сын местного чиновника, и опасается последствий ссоры своего сына с ним. В главе о самом Красоткине выясняется, что его отец давно умер, и мальчик уже много лет живёт вдвоём с матерью. Ну, и то, что на суде Ивана почему-то несколько раз называют старшим братом Дмитрия — это факт довольно известный.

Из персонажей для меня особенно интересен Фёдор Павлович Карамазов. Разве мало в реальности таких вот злых юродивых, превращающих жизнь своих ближних в непрерывный ад и служащих посмешищем для всех остальных? Что творится в душе у таких людей, что заставляет их так себя вести? Родились они такими или их такими сделали окружающие? Пожалуй, злое юродство Карамазова-отца происходит оттого, что он живёт с постоянным осознанием своей ущербности и неправильности; он не умеет общаться с людьми, и потому он их презирает, становится агрессивным и выставляет напоказ все свои самые худшие качества. Как часто люди ведут себя неадекватно (хоть и не доходя до такой мерзости, до которой дошёл Фёдор Павлович) потому, что боятся или стесняются показать своё истинное лицо, и создают вокруг себя кокон отталкивающей шумихи? Бесконечное актёрство, бесконечное злое юродство, шантаж родительским проклятием и требование сыновней почтительности (что одно, что другое наигранное), и в довесок неимоверная, сказочная жадность — вот что такое Фёдор Павлович. Эгоизм и бесстыдство старшего Карамазова не знают границ: он прямо заявляет, что все свои деньги собирается пропить и истратить на женщин, не оставив сыновьям ни гроша. Между прочим, обращение к Грушеньке «маточка», обронённое высунувшимся из окна Фёдором Павловичем, отсылает к «Бедным людям», первому роману Достоевского.

Дмитрий Фёдорович, кажется, дальше всех братьев прошёл по той дороге, на которой стоят все Карамазовы — во всяком случае, с внешней стороны дела. Это обусловлено как его возрастом (он же старший из братьев), так и условиями, в которых шло его взросление и развитие (полноценного образования и воспитания он так и не получил). И если Иван размышляет об идеях в карамазовском стиле («если Бога нет, то всё позволено»), то Дмитрий просто и незатейливо реализует этот постулат на практике. Желание Дмитрия заколоться после передачи Катерине Ивановне пяти тысяч вызвано осознанием, что только что он совершил замечательное доброе дело, для его карамазовской души вовсе не характерное — и поэтому он готов умереть в этот момент, понимая, что другого такого же прекрасного поступка он, скорее всего, не совершит уже никогда. Вторая поездка в Мокрое и его общение с поляками — это верх самоунижения. Его желание пойти на каторгу — это осознание своей вины и покаяние за то, что он, Дмитрий Карамазов, кутит, пьянствует и наслаждается жизнью, в то время как народ страдает от безысходной нищеты.

Иван — это душа мятущаяся и колеблющаяся. У него высокий ум, развитое чувство собственного достоинства, выношенное и закалённое в юности. Иван хочет жить, а не существовать, жить ярко и интересно. Возможно, отчасти эта жажда жизни объясняется его трудной юностью, когда ему приходилось во многом себе отказывать. Он не может поверить в то, чего не может доказать. При этом, его сомнения вовсе не показные, забавы ради; это человек цельный и честный, который в своих убеждениях будет стоять до конца. Иван горд и надменен: он не станет подчиняться никому — ни Богу, ни отцу, ни женщине. Он презирает окружающих — всех или почти всех, причём Дмитрия — в особенности, видя, что Дмитрий унаследовал больше отцовских качеств, чем кто-либо другой из братьев, и эти качества не вызывают у него ничего, кроме омерзения. Только к Алёше он испытывает братские чувства, несмотря на всю разницу их мировоззрений — да и то, кажется, это чувство продиктовано скорее разумом, осознанием своего родства и нежеланием быть совсем уж одному на всём белом свете, чем душой. Его отношение к Алёше скорее рациональное, чем эмоциональное:

Я с тобой хочу сойтись, Алёша, потому что у меня нет друзей, попробовать хочу.

Вторая привязанность в его жизни, кроме Алёши — это Катерина Ивановна.

Алёшу Карамазова понять сложно именно из-за его незавершённости — ведь должен, должен был быть второй роман, к которому «Братья Карамазовы» — это только первая часть! Алёша — это истинный русский человек, не признающий середины и стремящийся непременно дойти до предела и дальше. Он и истинный Карамазов тоже — как и отец и братья, он ударяется в крайности: если Фёдор Павлович ударяется в бескрайнее сладострастие, разврат и пьянство, Дмитрий — в дерзкую, осуждаемую обществом любовь, Иван — в идейный экстремизм, то Алексей — в благочестие. По его логике, если уж спасать свою душу, то непременно в монастыре, а не простой праведной жизнью в миру. Он едва ли не плачет, когда старец Зосима велит ему возвращаться в мир. Отчасти это объясняется его страхом перед собственной карамазовской природой — он знает, что и в нём есть те же качества, которые так ярко проявляются в его отце и двух братьях. Видимо, в этом одна из причин его молчаливого отказа от осуждения старого развратника-отца: Алёша чувствует себя не вправе его осуждать, потому что в глубине души и ему присущи те же самые черты. Именно поэтому, пока он молод, он старается держаться за то доброе и светлое, что может удержать его от движения по карамазовской дороге к греху и мерзости — за старца Зосиму и Лизу Хохлакову.

Не исключено, что Алёша как-то связан с Алексием, человеком Божиим — не зря же Достоевский так акцентирует внимание на этом святом в главе «Верующие бабы». Правда, каких-то совпадений между житием святого и историей Алёши мне найти не удалось, кроме разве того, что Алёша оставляет дом своего отца, чтобы уйти в монастырь, подобно тому, как святой Алексей оставляет родительский дом и молодую невесту, чтобы уйти нищенствовать.

Его образ привлекает именно своей добротой, детским простодушием и искренностью, готовностью всегда говорить правду, какой бы несуразной она не была. Эти качества роднят его с князем Мышкиным. Благодарю этому он легко сходится с детьми, и, больше того — ему действительно интересно с ними общаться. Да, он не слишком образован и многого не понимает в жизни; но он искренне говорит о том, что думает, и он искренне любит — любит Зосиму, к которому привязался всей душой, любит своих братьев, таких разных и почти незнакомых ему, на самом-то деле, любит даже отца — хотя за что, казалось бы, вообще можно любить Фёдора Павловича Карамазова? Но Алёша любит не ту мерзость, в которой вымазан его отец, а образ человека в нём, на что что-то давно похороненное в глубине души старого Карамазова отвечает ему. Он искренне и добросердечно принимает порыв Лизы Хохлаковой, хотя она — ещё только капризная девочка-подросток. По всем этим причинам он выступает миротворцем в семье Карамазовых, где каждый не выносит, а то и вовсе ненавидит, каждого.

Смердякова сделали Смердяковым две вещи. Во-первых, это презрение окружающих, вызванное обстоятельствами его появления на свет. Во-вторых — его собственные ограниченность и духовная неразвитость. С презрением он, похоже, сталкивался с самого раннего детства, в том числе из-за неспособности или даже нежелания Григория оградить мальчика от незаслуженных, в общем-то, нападок. Неудивительно, что ответом стала ненависть к окружающим, а в более широком смысле — ко всей России в целом, презрение к тому, что для этих окружающих дорого — в первую очередь, к вере, от которой Смердяков сознательно отказывается. Одновременно, из-за своего низкого развития он неспособен понять ни несовершенства людей, ни, тем более, простить им за это свои обиды. Ненавидя всех вокруг, он не поднимается над другими за счёт этой ненависти, не стремится к какому-либо развитию (предел его мечтаний — собственный ресторан в Москве на Петровке) и остаётся в той же грязи, из которой выполз. Смердякова можно жалеть, но испытывать к нему симпатию, пожалуй, невозможно.

Зачем Смердяков хочет смерти старого Карамазова? У него может быть две причины. Первая — это то, что именно Фёдор Павлович стал первопричиной появления Смердякова на свет, положил начало уродливой и беспросветной жизни этого маленького, отвратительного человека, не могущего и не желающего стать другим. Смерть Карамазова в этом контексте можно рассматривать как месть, как уничтожение виновника этих страданий. А ещё Смердяков хочет освободиться от этого дома и этой семьи. Освободиться от этого города, где всякий знает неприглядную правду о его рождении. Возможно, и впрямь уехать в Москву и открыть там своё дело, свой ресторан — наверняка у него подкоплено изрядное количество денег от жалованья и редких подачек самого хозяина да Ивана, а тратить деньги на пустяки он не станет. Да и пресловутые три тысячи для этого изрядно пригодились бы.

Катерина Ивановна в эпизоде с Дмитрием и пятью тысячами — это просто воплощение готовности настоящей русской женщины к самопожертвованию. Этот эпизод чуть-чуть роднит её с Соней Мармеладовой, которая тоже была готова пожертвовать своей честью ради спасения своей семьи; разница в том, что Дмитрий Карамазов оказался более благороден, нежели клиенты Сонечки. И её предложение Дмитрию стать его женой — это тоже своего рода жертва, хотя и приправленная благодарностью; это готовность пожертвовать собой и своим счастьем, чтобы спасти Дмитрия от него самого и от его карамазовской природы. Возможно, конечно, что для неё в этой жертве есть и некоторая сладость, упоение своим благородством и своей добротой — есть или появилось бы после нескольких лет такой семейной жизни. Катерина Ивановна — женщина решительная: она способна встретиться со своей соперницей, чтобы искренне и чистосердечно обсудить все накопившиеся проблемы. Вот, кстати, говорят, что у Достоевского нет ни одной нормальной, психически здоровой героини — а как же Катерина Ивановна? Хотя не всё так просто. Есть в ней и желание страдания для самоумиления, выражение гордости через добровольное унижение, как верно подметил Иван, говоря о её чувствах к Дмитрию. На суде она спасает Ивана, потому что боится даже возможности того, что его приговорят вместо брата. Её второе показание на суде — это такая же жертва собой и своей репутацией в попытке спасти дорогого для её сердца человека, Ивана, как и первая жертва — в попытке спасти отца.

Грушенька — это одна из тех женщин, которым однажды кто-то один испортил жизнь, а теперь они, в постоянной мстительной озлобленности, портят жизнь всем остальным. Сначала кажется, что сочувствовать ей невозможно из-за её злобы, её низкого воспитания, её стремления обманывать людей и манипулировать ими. Стремление поразить всех, выкинув какую-нибудь штуку или встав в позу («…так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет») роднит её с Дмитрием, а через него — и с самим Фёдором Павловичем. Это мнительная истеричка, лелеящая свою обиду:

Я, видишь, Алёша, слёзы мои пятилетние страх полюбила… Я, может, только обиду мою и полюбила, а не его вовсе!

причём в корне этой истеричности лежит её психологическая травмированность, осознание того, что её использовали и бросили. Даже её жестокая игра с Дмитрием Карамазовым объясняется не насмешливым цинизмом как таковым, а попыткой спрятаться от своего чувства к первому любовнику, бросившему её. Её вины перед Митей это, естественно, не искупает. Однако, вся её циническая и издевательская манера поведения оказывается именно манерой, а не сутью её характера. Способность к доброте в глубине её души ещё сохранилась. Увидев, во что превратился спустя пять лет её первый возлюбленный, Грушенька понимает, что единственный, кого она может и хочет любить — это Митя. Заигрывания с молодым и пригожим Калгановым в Мокром вполне объясняются её хмельком и свойственным ей женским своеволием.

Понятно, что в Грушеньке, как и в Настасье Филипповне, Достоевский отразил истерический и непостоянный характер Полины Сусловой.

Лиза Хохлакова находится в том переходном периоде, когда девочка-ребёнок превращается во взрослую женщину. Она страстно хочет внимания; её желания сменяют друг друга, словно она постоянно ищет способы выражения для своих бушующих эмоций, и — способы влияния на людей вокруг неё. Как и многие женщины в романе, она истерична; в каком-то смысле, про неё действительно можно сказать, что она «с жиру бесится». Но её психология очень сложна, и одной истеричностью всего в ней объяснить нельзя. В чём причина её желания мучить других и мучить саму себя (вспомним прищемленный пальчик) — я понять не могу.

Своим письмом она заявляет о своих правах на Алёшу, ей же самой придуманных, и, поймав его в свою сеть — отказывается, потому что уже утратила интерес к нему. Это лишнее подтверждение переменчивости её желаний. В отношении Лизы к Алёше с самого начала проявляется инстинкт собственника: много общаяясь с ним в детстве, она привыкла считать его своим, и теперь даёт понять, что будет читать его письма и подслушивать его разговоры. Она действительно сильно привязана к нему: во-первых, она воспринимает его как товарища детства, во-вторых — как духовный и нравственный ориентир. Можно сказать, что от встреч с Алёшей Лиза получает психологический положительный заряд, который какое-то время сдерживает разрушительные проявления её переменчивой натуры.

— Алёша, ходите ко мне, ходите ко мне чаще, — проговорила она вдруг молящим голосом.
—Я всегда, всю жизнь буду к вам приходить, — твёрдо ответил Алёша.

Её известная записка к Ивану Карамазову — это не свидетельство серьёзного чувства. Разве не часто у подростков (особенно у девочек с непостоянной и изменчивой натурой) меняются влюблённости? Её чувство к Ивану — это не любовь, это лишь обострённый интерес к человеку новому, для неё любопытному и таинственному, столь отличающемуся от остальных. Я всё-таки думаю, что в конечном итоге, в ненаписанном втором романе, Лиза вышла замуж за Алёшу, хотя их семейная жизнь не была лёгкой и безоблачной. Об этом говорила и А. Г. Достоевская.

У штабс-капитана Снегирёва есть общие черты с Мармеладовым — это неспособность обустроить свою собственную жизнь и обеспечить достойное существование своим близким, отвратительная склонность к пьянству, причём всё это сочетается с действительно искренней любовью к своему семейству. Приправлено всё это, как водится у Достоевского, невротическим характером, который усугубляется из-за нищеты и пьянства. Истерический отказ Снегирёва взять у Алёши деньги — это пресловутая гордость бедных, весьма глупая и неуместная в его конкретном случае. Человек может гордо отказываться от помощи и продолжать бедствовать, если он одинок и не несёт ответственности ни за кого, кроме самого себя; но он не имеет на это права, если на нём висит почти совершенно впавшая в нищету семья.

Странная мысль у меня мелькнула про Колю Красоткина. Уж не основан ли образ этого подростка, так легко подчиняющего своей воле других мальчиков, так, что они становятся ему «преданы рабски», на Николае Спешневе, перед которым так преклонялся молодой Достоевский в бытность свою петрашевцем? А от Спешнева и к Ставрогину можно (и нужно) ниточку протянуть — ведь именно его Л. И. Сараскина считает прототипом Ставрогина. Пока что я эту мысль отложу, впрочем — «Бесов»-то я ещё не читал. Сам Красоткин вызывает одновременно и уважение, и смех. Уважение — потому, что этот мальчик стремится иметь собственное мнение обо всём и, как может, это мнение защищает; смех — потому что собственного-то мнения у него и нет вовсе, а все его суждения выхвачены из разрозненных книг и приняты им на веру. В итоге, разные элементы этой мешанины в его голове сочетаются между собой весьма странно: с одной стороны, он заявляет о своей приверженности социализму, но в то же время он

…вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина есть существо подчинённое и должна слушаться.

У Красоткина ещё недостаточно знаний, чтобы сформировать действительно собственное мнение. Мальчик — жуткий фанфарон и мнительный себялюбец, но в то же время ему свойственны упорство, настойчивость, а в душе — и доброта, и способность к любви, которые он тщательно скрывает от окружающих. И — да, в своём умственном развитии он намного опережает своих сверстников.

Притча о великом инквизиторе, на мой взгляд, достаточно прозрачна. Мне сложно найти в ней что-то ещё, кроме критики католической церкви и признания Ивана, что люди слишком слабы и несовершенны, чтобы следовать божественным заветам. Советские литературоведы всерьёз пишут, что в притче Достоевский критикует социализм (Достоевский Ф. М. Собрание сочинений. Том 10. — М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1958. — Стр. 482). Хотя — не исключено, что это утверждение вызвано только необходимостью лишний раз процитировать Маркса с Луначарским и указать на «реакционность» писателя. На мой взгляд, к социализму (в том его понимании, которое было характерно для XIX века) можно отнести только вопрос о хлебах, то есть о пище для голодных. В остальном, притча — это всё-таки критика деспотии папства.

Довольно показательны события главы «Тлетворный дух». Они иллюстрируют то, что зачастую желание видеть материальные, внешние признаки святости затмевает в сознании людей понимание её духовной сути. Большое значение этот случай имеет и для эволюции образа Алёши. Я уже говорил, что Алёша, как русский человек и как Карамазов — это человек крайностей, не приемлющий середины, золотой или какой-либо ещё. Если спасаться — то непременно в монастыре; а если святость его старца, его друга и учителя, оказалась столь резко и внезапно поставлена под сомнение — так бежать из этого монастыря, нечего тут более делать! К этому нужно добавить и то, что сама смерть Зосимы — это стресс для героя, который только усиливается ситуацией в его семье.

Достоевский, истинно русский человек, затронул и одно из тех проклятий, что издавна душат наш народ. Я говорю о пьянстве. Упившийся коньяком Фёдор Павлович всерьёз не может вспомнить, кто был матерью среднего из его сыновей. Дмитрий, честный и добросердечный, на самом-то деле, человек, хотя и израненный своей влюблённостью, в пьяном угаре выбалтывает Грушеньке тайну, порочащую Катерину Ивановну, и напрочь забывает об этом — ведь говорит он потом Алёше, что не рассказывал об этом случае никому, кроме Ивана и его самого, и говорит это совершенно искренне! Про Снегирёва вообще молчу — с ним и так всё понятно.

Вот хоть убей, не могу я понять и принять идею внутреннего освобождения через подчинение и смирение. Может, дело в том, что рабом своих страстей я никогда не был, и освобождаться мне не от чего. Для меня подчинение — это, безусловно, ограничение свободы, а ни в коем случае не шаг к освобождению. Противоречие ещё и в том, что сам великий инквизитор говорит о мнимом освобождении через подчинение:

О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся.

Не смог я толком понять и идеи Достоевского о вине каждого перед всеми, о вине каждого конкретного человека за всё совершающееся зло. Эта мысль, кажется, была и в «Дневнике». Возможно, под этим стоит понимать осознание человеком своего несовершенства, которое в сумме с несовершенством всех прочих людей делает несовершенным и мир в целом. Иными словами, зло существует и преступления продолжают совершаться потому, что что общество (а значит, и каждый конкретный человек, член этого общества) не смогло построить такую жизнь, в которой зло и преступления были бы невозможны. Скорее всего, именно в этом ключе следует понимать и знаменитый таинственный поклон старца Зосимы Мите Карамазову, который, безусловно, является одной из ключевых точек романа. Сам Зосима говорил, что поклонился будущему страданию Дмитрия — получается, это выражение сострадания Мите в его судьбе?

Мировоззрение Достоевского — это пример самого искреннего, настоящего христианства, не тиранического «Бог накажет!» и «Ты неправильно крестишься!», а светлого и правильного, основанного на безграничной любви к людям, милосердии и доброте, готовности прощать, смирении и способности осознать и признать свои недостатки.

Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоём любит.

Настоящее христианство — это поступок той крестьянской бабы, которая принесла шестьдесят копеек и просит отдать их «такой, какая меня бедней».

Интересно аллегорическое толкование чуда в Кане Галилейской:

…нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждёт, новых беспрерывно зовёт и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут…

Получается, что Бог превращает обыденную, повседневную и скучную жизнь людей в веселье и счастье, вернее, даёт им понимание счастья в жизни, чтобы люди находили в жизни радость и продолжали жить. Можно, конечно, понимать это и как райский пир для умерших праведников, поскольку Зосима-то на момент произнесения этой реплики в видении Алёши уже мёртв. Но фраза «нам из любви уподобился» скорее отсылает к пришествию Христа на землю, и, соответственно, этот праздник можно толковать именно как праздник земной жизни.

Как всегда, Достоевскому свойственно неистощимое жизнелюбие. Вот и в «Братьях Карамазовых» Иван и Алёша, рассуждая о жизни, приходят к выводу о том, что жить нужно, и нужно любить жизнь саму по себе, даже если смысла в ней найти не можешь. Эта идея, для Достоевского типичная, очень сильно роднит его с Толстым — тот высказал аналогичную мысль в «Войне и мире». И всё-таки этот неиссякаемый оптимизм, причём вполне искренний, выглядит наивным, иррациональным и не соответствующим действительности. Вот, например, в рассказе об умершем брате старца Зосимы автор убеждает, в совершенно иррациональном ключе, что земная жизнь — это рай, и дело лишь в том, что люди не понимают этого. При этом всего лишь страницей раньше он мимоходом упоминает о том, как мать будущего старца продала «кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесят рублей ассигнациями». Упоминание это отнюдь не случайное. Или, рассказывая о болезни Илюши Снегирёва, он ясно показывает, что у Снегирёвых нет и никогда не будет денег на дорогостоящее лечение сына. Достоевский предлагает радоваться жизни, любить и прощать друг друга, а не решать реально существующие в обществе проблемы. Он, как всегда, любой вопрос рассматривает с точки зрения морали и христианского мировоззрения, а не с позиции поиска способов для его решения. Вспомним, например, как в «Дневнике» он говорил о том, что отношения между государствами и народами должны строиться на дружбе и братстве, а не на стремлении перехитрить, обмануть, опередить и отхватить больше всех. Именно поэтому Достоевский остаётся утопистом. Вернее, не совсем так. Достоевский — это очень внимательный реалист, подмечающий болезненные и уродливые явления в жизни, но не предлагающий их рационального решения, а ищущий выход в иррациональном, в обращении к совести людей, в призыве их к милосердию и состраданию.

Однако и в утопизме его есть несомненный смысл и несомненная польза. Высказанные Достоевским идеи могут (да и должны, пожалуй) служить нравственным ориентиром в отношениях людей между собой. Это как идеал, достигнуть который невозможно, но на пути к которому заметно продвигаешься вперёд, совершенствуясь сам и улучшая жизнь вокруг себя. Пусть люди не станут братьями прямо сейчас, или даже не станут ими вообще никогда, но если, вспоминая о Достоевском, они будут относиться друг к другу чуточку добрее — это уже будет результатом, и мир станет чуточку лучше. Если благодаря утопии в мире станет чуть-чуть меньше зла — значит, эта утопия появилась на свет не зря.

[Carassius]

На сайте опубликована [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на седьмой том цикла Патрика О'Брайана о Джеке Обри и Стивене Мэтьюрине - "Помощник хирурга".

[Эрин О'Коннэлл]

Джейсон Хансон - "Защити себя по методикам спецслужб. Бывший спецагент раскрывает методы, которые могут спасти жизнь вам и вашей семье".
Название пафосное, но на содержание это никак не повлияло. Книжка полезная. Советы порой элементарные, но напоминание о них лишним не стало. Нового тоже почерпнула достаточно. Читать было интересно, жаль, что это, похоже, единственная книга автора.

[Carassius]

[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на восьмой том присоединяется к предыдущим.

[Carassius]

Перечитал роман "Игрок" Ф. М. Достоевского.

Несмотря на все рассуждения маститых литературоведов, мне сложно увидеть в «Игроке» что-то большее, чем проходной роман, написанный на скорую руку просто для того, чтобы выполнить обязательства перед издателем. В этом контексте сколько-нибудь интересна книга может быть по двум причинам. Первая из них — это автобиографичность (которая для книг Достоевского характерна вообще в принципе) — в «Игроке» Ф. М. наиболее явно выразил свой жизненный опыт, связанный с рулеткой, а это важно для понимания личности писателя. Вторая причина, по которой этот роман нельзя просто так списать в творческую макулатуру — это образ Полины и тот мощный набор смыслов, который с этим образом связан. Кажется, именно в «Игроке» этот образ, впоследствии развитый Достоевским в Настасью Филипповну в «Идиоте» и Грушеньку в «Братьях Карамазовых», появляется впервые. Здесь Ф. М. даже не стал придумывать героине имя, просто оставив ей имя реального прототипа, Аполлинарии Сусловой. Почему? Возможно, его переживания после мучительного романа с Сусловой были так сильны, а возможность выразить их в форме обещанного издателю романа так соблазнительна, что он не удержался. Что ж, остаётся только пожалеть А. Г. Сниткину, которой пришлось слушать и записывать этот рассказ своего будущего мужа о его предыдущей любви.

Образ Полины довольно-таки противоречив — а разве любой человек не соткан из противоречий? Если истеричность (ох, как же часто приходится использовать это слово в рецензиях на Достоевского…) Настасьи Филипповны и Грушеньки обусловлена болезненной связью с мужчиной в юности, то у Полины существенных причин для этого нет: её влюблённость в де Грие ни в какое сравнение со связью Настасьи Филипповны с Тоцким или Грушеньки — с Муссяловичем и Кузьмой Самсоновым не идёт. Настасья Филипповна и Грушенька, со всей их израненной психикой, всё же способны на искреннюю доброту и любовь; Полина же не способна ни высказать свои собственные настоящие чувства (если она вообще может их испытывать), ни принять чувства другого человека, и получает какое-то извращённое удовольствие от возможности безжалостно и безнаказанно терзать и мучить влюблённого, беззащитного перед ней главного героя. Отвратительнее всего в её характере то, что она даже не считает нужным оттолкнуть, мягко или жёстко, неудачливого влюблённого; вместо этого она предпочитает его использовать, и даже заставляет его носить её записки другому мужчине, Астлею, которого, впрочем, тоже нещадно френдзонит. Эпизод с запиской, кстати, напомнил похожий случай в отношениях Лизы Хохлаковой с Алёшей Карамазовым. Главного героя Полина использует для собственного развлечения, для добывания денег; Астлея — в качестве обычной женской подушки, в которую можно поныть и пожаловаться на жизнь. Её эгоизм и презрение к людям кажутся беспредельными; не исключено, что дело тут в её приниженном положении нелюбимой падчерицы, для которой эгоизм и презрение стали защитным механизмом, так же, как потребность мучить беззащитного человека стала отдушиной для её истеричного характера.

В то же время, полностью эгоистичным характер Полины назвать нельзя — к маленьким детям генерала, своим брату и сестре, она искренне привязана и старается заботиться о них.

Переданное через Астлея признание в прошлой любви к главному герою с прежним поведением и поступками Полины совершенно не вяжется. Я склонен думать, что дело тут, всё-таки, в недоработанности образа, как и всего романа в целом — да простят меня пламенные поклонники Достоевского (ещё более пламенные, чем я сам) за такие еретические мысли. Или, возможно, Полина просто наврала Астлею, чтобы позабавиться и посмотреть на его реакцию, так же, как она забавлялась над главным героем, — а Астлей, со своим преклонением перед «лучшим существом из всех наиболее достойных уважения существ» ей поверил и в точности всё исполнил. Её визит к главному герою — это следствие нервного перенапряжения, вызванного окончательным разрывом с де Грие, приездом бабушки и переживаниями о своей собственной судьбе; какими-то искренними чувствами к герою здесь и не пахнет. Не исключено даже, что она и впрямь собиралась пойти плакаться к Астлею, который уже привык играть роль жилетки, и попросту перепутала дорогу в своём перевозбуждённом состоянии.

Нужно, правда, учесть, что всё это относится не столько к Полине как таковой, сколько к её восприятию главным героем; речь в романе идёт не столько о самой Полине, сколько о переживаниях героя, связанных с ней. Даже реплики героини в разговорах с героем всегда предельно коротки и разительно отличаются от его собственных многословных излияний. Впрочем, эти же реплики подтверждают и то, что всё вышеописанное — это действительно её собственная манера поведения, а не созданная воображением главного героя ложная картина. Остаётся вопрос, насколько её поведение соответствует её истинным намерениям.

Скорее всего, Полина останется несчастна и в дальнейшей своей жизни, потому что составить счастье другого человека и создать с ним прочный союз, основанный на любви и взаимном уважении, она попросту неспособна (что и вышло с судьбой её реального прототипа).

В свою очередь, и главный герой на роль образцового мужчины явно не тянет. Это человек предельно слабовольный, живущий абсолютно бесцельной жизнью. Он не может и не хочет отказаться от своей привязанности к Полине, прекрасно осознавая, что в этих мучительных для него отношениях ему ничего не светит. Отказаться от рулетки он тем более не может. А эта глупейшая, совершенно ему ненужная и неинтересная поездка в Париж со скучной и презирающей его женщиной? Такая жизнь ему настолько противна, что он с нетерпением ждёт, когда же она закончится (вместе с его деньгами). Лучше бы, получив такой куш, уехал в Россию и попытался устроить свою жизнь, или поехал бы путешествовать, или снова попытался бы добиться Полины, в конце концов.

Астлей (видимо, он всё-таки Эстли), этот «рыцарь до идиотизма», в целом понравился. Они с главным героем, как двое жертв френдзоны, довольно легко установили дружеские отношения — несмотря на то, что им, казалось бы, есть что делить и из-за чего соперничать (на самом деле нет, потому что ни одному, ни другому ничего не светит. И даже если Астлею через несколько лет скажут «да», счастливым с этой женщиной он не будет). А вообще — хорошо быть богатым путешественником с умом, безупречными манерами и достаточным состоянием, чтобы не находиться в постоянном поиске работы и денег на продление своего жалкого существования.

А поляков Ф. М. всё-таки не любит. Крепко так не любит и основательно — вспомним Муссяловича с Врублевским в «Карамазовых». То же можно сказать и о французах, а вот ироничные описания немцев вполне вписываются в формат обычных записок путешественника.

Короче говоря, в ряд великих и культовых произведений Достоевского «Игрок» явно не входит. Прочесть и ознакомиться имеет смысл, но воспринимать этот роман действительно серьёзно, как мне кажется, не стоит.

[Carassius]

На сайте размещена [Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] на книгу В. К. Губарева "Пираты острова Тортуга".

[Carassius]

Прочитал "Трауна" Тимоти Зана.

Моё первое знакомство с литературой нового канона оказалось удачным. Роман действительно замечательный: я даже рискну предположить, что он немного лучше классических книг о Трауне из легендарного канона. В старой трилогии автору приходилось разделять своё внимание между Трауном и компанией Скайуокеров и Соло; здесь их нет, и он может полностью сосредоточиться на характере главного героя и на его истории.

Главные достоинства романа — это харизматичный герой и увлекательный, закрученный в духе старых книг о Трауне, сюжет. Кроме этого, роман несёт в себе нехилый такой (нехилый для приключенческой фантастики, конечно) философский дискурс. Рассуждения Трауна о пути воина можно с лёгкостью перенести на обычную человеческую жизнь с её задачами и трудностями, на обычные человеческие взаимоотношения. Эта философия проста и непритязательна, и в то же время мудра.

Траун впервые появился в 1991 году в «Наследнике Империи» и стал, не побоюсь это сказать, самым известным персонажем Расширенной Вселенной из тех, что не появлялись в фильмах. Конкуренцию ему может составить разве что Реван, но он появился позже, да и вообще, он персонаж другого плана — в первую очередь игровой, а не литературный. Нарисованный довольно лаконично, всего лишь несколькими выразительными мазками (в самом деле, что мы знаем о его личности, кроме того, что он гениальный стратег и тактик, превосходно разбирается в искусстве и, собственно, того, что он чисс?), Траун никогда не раскрывался перед читателем полностью. Несмотря на то, что о нём было написано в общей сложности семь (!) книг (эта — восьмая, но это уже новый канон), он остаётся персонажем таинственным и загадочным; в этом — одна из причин его притягательности.

В новом романе Траун довольно существенно отличается от самого себя в старой трилогии. Он — новичок в имперской системе, ко всему приглядывается, всё изучает с присущей ему основательностью. Здесь он более снисходителен, он всерьёз рассуждает о минимизации потерь среди гражданского населения при подавлении мятежей. Иногда сложновато узнать персонажа, который через несколько лет будет подло обманывать ногри и хладнокровно приказывать убивать некомпетентных офицеров в назидание остальным (вот что общение с Вейдером делает, да). Интересно описаны тактические приёмы, придуманные героем — особенно впечатлило использование цунами. Характерно то, что здесь он раскрывается не сам по себе, а через других персонажей; большую часть книги читатель смотрит на него глазами его адъютанта. Разве что в диалоге с Ночным Лебедем личность Трауна максимально обнажается — это и есть кульминационный момент романа.

Илай Вэнто в роли напарника главного героя вовсе не похож на деревянного болванчика, призванного подчёркивать гениальность Трауна, каким был капитан Пеллеон. Ничто человеческое ему не чуждо: он привязан к родителям, переживает о своей загубленной карьере. Он честен и справедлив в душе: существование в Империи рабства вызывает в нём глухой протест. На протяжении романа Илай проходит довольно большое развитие: из кадета, желающего лишь найти хорошее место в жизни соответственно своим способностям, он превращается в молодого офицера, сначала разозлённого тем, что на его карьере фактически поставлен крест, а затем восхищающегося своим патроном; из него — в высокорангового офицера, полностью довольного своим положением и жизненным опытом, полученным в компании с Трауном. Эпилог, в котором Вэнто получил своё последнее «назначение», мне показался слишком лаконичным — возникает ощущение, что автор уже хотел поскорее поставить точку в этой истории.

Очень удачным получилось начало романа. Зану удалось передать атмосферу сначала недоумения, потом беспокойства, потом откровенного страха, вызванных действиями неуловимого охотника, запросто убивающего имперских солдат. И хотя читатель знает или догадывается, чем закончится этот эпизод — ощутить настроение высадившихся на планету имперцев вполне получается.

Достаточно любопытно изображение в романе Империи вообще и Имперского флота в частности. Нельзя сказать, что Зан отходит от канонического распределения сторон в ЗВ — император у него вполне соответствует своему образу маниакального тирана из фильмов оригинальной трилогии, и его Империя остаётся «империей зла». Однако он показывает и другие стороны её существования: жизнь миллиардов имперских граждан, которые тянут служебную лямку, веселятся на праздниках и фестивалях, ходят на вечеринки и пытаются найти себе вторую половину. Галактическая Империя — это государство с ситхом во главе, но это не ситское государство: в ней осталось ещё довольно много от старого порядка Республики. Косвенное подтверждение этого, кстати — это существование Империи Роана Фела в легендарном каноне: государства имперского типа, враждебного ситхам. Сам Траун чётко понимает, что императоры приходят и уходят, а Империя остаётся. И именно с этой Империей он сотрудничает, именно ей, а не безумному императору, он лоялен. Лоялен, разумеется, сразу после Господства чиссов.

И, как и в любом реальном государстве, многие вещи в Галактической Империи работают через пищеварительный тракт сарлакка. Здесь хватает тирании губернаторов, казнокрадства и взяток (которые запросто приводит к народным восстаниям), и борьбы группировок за влияние, от которой страдают неповинные люди (кто-то много лет проходил в звании мичмана, да).

Имперский флот в «Трауне» — это сообщество с давними (ну, относительно. Со времён Войны клонов, во всяком случае), ещё республиканскими традициями, и он лоялен скорее Империи как государству и самому себе как корпорации в этом государстве, чем конкретному человеку в плаще с капюшоном, что сидит на троне. В романе флот выполняет основную задачу любого нормального флота в мирное время — гоняется за пиратами и контрабандистами.

Тему расизма и дискриминации подробно разбирать не буду, хотя почва благодатная (как-никак, главный герой — единственный не-человек среди имперских адмиралов, и в романе показано, через какое презрение и недоверие ему приходилось пробиваться) — книжка не про это, всё же. Замечу только, что Зан упоминает о первопричине этого расизма: озлобленность людей, понесших огромные потери в Войне клонов, на сепаратистов со временем перешла в неприязнь к инопланетным расам в принципе.

Парочка слабых мест в сюжете всё-таки есть. Во-первых, это решение полковника Бэрриса забрать все пожитки из хижины Трауна на «Быстрый удар». И это после того, как неизвестный житель хижины поубивал столько имперских солдат с помощью примитивных ловушек. Что, вообще ни у кого даже не мелькнула в голове мысль, что вещи «дикаря» могут быть заминированы? А рвануло-то бы всё это уже на корабле. Во-вторых, интерес Трауна и Юларена к тренировочным залам показался мне слишком поспешным. Понятно, что автору нужно связать две сюжетные линии; но с точки зрения самих персонажей книги этот интерес толком не объяснён и поэтому выглядит натянутым. Ещё к тому, что можно воспринимать как недостатки — название редкого металла, вокруг которого крутится одна из линий сюжета, у меня плотно ассоциировалось не то с русским женским именем (которое, правда, не в ходу уже несколько десятков лет), не то с усадьбой Пришвина. Но это уже особенности восприятия текста русскоязычным читателем.

Для меня довольно важно и то, что в романе нет каких-то серьёзных противоречий с историей Трауна из легендарного канона. Во всяком случае, мне эти противоречия не бросились в глаза. «Траун» прекрасно встаёт на свободное место между «Сверхдальним перелётом» и основной трилогией о гранд-адмирале, и можно просто наслаждаться превосходно рассказанной историей, позабыв о разнице канонов и прочих проделках Диснея.

З. Ы. Знаете, как отличить истинного фаната Звездных Войн? Истинный фанат, разбуженный в три часа ночи, может без запинки с первого раза произнести чисское имя Трауна без ошибок. Митт’рау’нуруодо, да. Я вот могу (спросонья не пробовал), хотя фанатом себя не считаю, хм.

Спойлер: